Дорога растекалась перед глазами неровной серой лентой. Двигатель автобуса приглушенно урчал, перебивая старые динамики с заунывной радиопередачей редкими раздраженными рыками после каждой кочки. Я прильнул лбом к окну, без особого интереса разглядывая окрестности. Пейзаж был не особо вдохновляющим. Редкие фонарные столбы выхватывали из тьмы очертания грязных улочек и неприглядных домов с престарелой облупившейся штукатуркой. "Окраина города" говорят люди соблюдая вежливость.  "Дыра" читается в это время в их глазах. Нищий район для людей, опустившихся на самое дно. Подходящее место для моего Дома.
Лед на стекле растекается от теплого дыхания. Влажный конденсат пропитывает шапку и холод добирается до моей кожи. То, что обычно доставляет лишь дискомфорт, отчего-то приносит облегчение. Поворачиваю голову, сильнее наваливаясь на холодное стекло. Быть может мне давно стоило остудить свои мысли.
Закрываю глаза, пытаясь ни о чем не думать. Вопреки желанию тут же всплывают обрывки сегодняшней вечеринки, как вырезанные кадры из старой киноленты. Шум, громкая музыка, алкоголь, смех и веселье, но все это, отчего-то, раздается издали, пробивается ко мне через неподъемную толщу воды, приглушенное, серое, не живое. Я вижу их настоящие лица, скрытые за маской добродушия. Жалость и неловкость в глазах, неуверенность в словах, отстраненность в движениях. Не могу их винить. Тяжело принять в свою компанию того, кто никогда к этому не стремился. Я вижу в воспоминаниях себя, отражающегося на заплывшей грязью и жиром серой дверце холодильника. Пустой человек, выставочный манекен с руками-граблями, полый внутри. Ткни эту лысую черепную коробку пальцем и она обвалится внутрь, опадет, как старая штукатурка. Я замечаю в зеленых глазах тот же взгляд, которым смотрят на меня остальные.
С каких пор я начал вот так жалеть себя?
Чувствую, как тело под воздействием инерции тянет вперед и открываю глаза. Я знаю, что это моя остановка, хотя громкоговоритель сломан, а я не следил за дорогой. Думаю, что отыскал бы это место даже после падения метеорита или взрыва атомной бомбы, без помощи всяких ориентиров. Тот, кто был единожды отмечен Домом, всегда сможет найти к нему дорогу.
Вываливаюсь из автобуса. Ноги предательски дрожат. Вместе со мной выходит лишь один человек, но и он, бросив на меня брезгливый взгляд, словно почувствовав, зачем я сюда приехал, быстро удаляется в неизвестном направлении. Бреду медленно, с трудом переставляя конечности. В ушах завывает ветер. Холод проникает под куртку, на плечах лежит снег. Обнимаю себя граблями. Безуспешно. Пластиковые руки не способны сохранять тепло. Сворачиваю с дороги. Ноги по колено утопают в сугробах. Дворники для этих мест - непозволительная роскошь. Упрямо бреду вперед, не думая о том, как вернуться обратно и не помереть от холода. Наконец в бледном свете луны мелькает Он. Дом. Точнее то, что от него осталось. Три жалких стены и груда обломков. То, что раньше заменяло нам весь Мир и Бога, ныне лишь остатки ветхого здания, списанного под снос. Сердце сжимается в грудной клетке, кровоточит от ножей утраты, нещадно терзающих обреченный орган. Прикусываю губу, стараясь не поддаваться эмоциям. Обхожу забор в поисках старой лазейки. Как не странно, обнаруживаю её весьма быстро. Дыра в стальной сетке, загороженная ржавой пластиной. Тайный путь, по которым в дом могли проникать бродячие собаки, которых так усердно прикармливал Горбач. Сейчас я сам был в каком то смысле бродягой, но меня, в отличии от животных, не встречают теплым взглядом и украденными из столовой котлетами. Отмахиваюсь от воспоминаний и уверенно бреду к тому, что осталось от Дома. Я догадываюсь, что могу там обнаружить.
Стена встречает меня оглушительным гулом. Десятки голосов наперебой кричат на меня цветными мелками, фломастерами и пятнами краски. Вдыхаю этот шум, растворяюсь в нем, пытаюсь заполнить им пустоту, что наполняет мое пластиковое тело. Становится, отчего-то, теплее. Как после глотка горячего чая. Сердце разгоняется с новой силой, заряжаясь надежной. Медленно рассматриваю все надписи, вглядываясь в каждую букву в страхе пропустить заветную подсказку. Не нахожу ничего. Десятки имен, адресов и цифр, но нужного мне среди них нет. Чувствую, что в душе все еще пусто. Ноги подкашиваются. Обессиленный опускаюсь на груду какого-то щебня. Легкие наполняются вздохом раскаяния.
– Прости, - говорю сначала тихо, но постепенно напрягаю голос - Ты казался мне чудовищем, сожравшим всех моих друзей. Мне казалось, что ты не отпустишь меня. Что я тебе зачем-то нужен. Что мне никогда не стать свободным, пока я не уйду от тебя, хотя я лгал Курильщику, что свобода в человеке, где бы он ни находился. Я боялся, что ты изменил меня, сделал своей игрушкой, я хотел доказать себе, что могу прожить без тебя. Я ставил тебе в вину и Лося, и Волка, и всех остальных, хотя Лося убили случайно, а Волка убил Македонский. Но легче было думать, что это твоя вина, чем что во всем виноват сам Волк. Что он не был ни настолько добр, ни настолько умен, как мне казалось. Что он не был безупречен. Что Лось не был безупречен. Легче во всем обвинить тебя, чем признать это. Легче сказать, что ты убил тридцать с лишним человек, чем признать, что они были трусливыми идиотами или заблудившимися детьми. Легче считать, что это ты желал смерти Помпея, чем что Слепому доставило удовольствие его убить. Легче думать, что ты заставил меня переделывать Лорда, чем что мне это нравилось… легче думать, что Слепой лгал про Русалку, чем что ее действительно нет в этом мире, как и ее странных родителей, и их адреса, который они так охотно мне вручили, намного легче верить в это, чем в то, что вы подарили мне ее, надеясь однажды этим удержать, только этим, а не хитростью и не силой…
Говорю еще долго. Все, что приходит в голову. Все, что накопилось за это время. Говорю, пока не срывается голос, пока не пересыхает горло и не устают двигаться губы. Вздыхаю и опускаю глаза, разглядывая промокшие ботинки. Обессиленный и сломленный, жалкая тень бывшего себя.
Вдруг улавливаю какой-то поток тепла. Ноздри щекочет запах свежей травы и летних цветов. Подымаю голову и чувствую, как глаза застилают слезы. Стена преобразилась. Нет больше надписей и телефонов. На меня глядит настоящий зоопарк. Волк с острыми зубами-пилами. Кривоватый жираф, похожий на подъемный кран. Зебра, больше напоминающая верблюда. Выпуклый зеленый динозавр. Жуткий гоблин, меньше всего похожий на произведение ребенка. Аккуратная чайка в углу. На меня смотрели два дракона, белый с синим камешком вместо глаза и красный, застилающий собой небо, белый бык на тонких ножках и... маленькая рыбка, с привязанным к её хвосту колокольчиком. Я лучше всех знал, что это невозможно. Знал, где именно должна находиться стена с этими рисунками. Знал, что часть из них была и вовсе нарисована в совершенно другом месте, а иных вообще не существовало. Не в силах сдержать эмоции я подхожу ближе, на ватных ногах и прислоняюсь к стене всем телом, пытаясь неуклюже обнять руками-граблями все рисунки. Я растворяюсь в этой стене, в своих детских воспоминаниях. По щекам уже неостановимым потоком стекают слезы. Где-то справа раздается легкий мелодичный звон. Открываю глаза и вижу, что колокольчик, нарисованный на стене, теперь стал вполне себе реальным, приколотым к хвосту булавкой. Аккуратным движением ловлю его в зажим грабли. Пластик не способен передать тепло, но этот колокольчик я чувствую так, будто держу его в своей настоящей ладони.
Я получил то, зачем пришел. Я получил больше, чем рассчитывал.